Школьные тайны и геометрия первой любви. Американские приключения русской учительницы - Татьяна Мануковская

– Почти. Всё из-за подпольной торговли. Мы же в Мексике прямо на границе жили. То в кустах стреляют, то рядом с дорогой взорвётся что-нибудь. Я убежала в овраг, неподалёку. Нашла там пару кустов, под ними и спряталась. Было очень жарко. Я голову под нижние ветки просунула, а ноги под себя поджала. Так и пролежала до вечера. Пока не стемнело. Пить очень хотелось. Прямо умирала от жажды. Но не шевелилась. А домой к ночи вернулась

– И мама тебя не искала?

– Нет. Ещё накричала, что рано пришла. Гость её всё никак не уходил.

– Жених, что ли? У тебя мама очень красивая. Как с конкурса красоты…

– Она и была королевой красоты в школе. Или позже. Не знаю. Знаю только, что папаша моего брата тогда её к себе в дом и забрал. Но не женился. Скоро он её с ребёнком из дома выкинул. Так она рассказывала.

– А твой папа? Он куда делся?

– Он был американцем. Бабушка говорила, что он в маму сильно влюбился. Потом уехал. В Америку вернулся. Писал маме, но она почему-то запретила о нём говорить. Даже имени его слышать не могла. А мне сказала, что я – случайный ребёнок, о котором она бога не просила.

– Странная история. А ты письма его не пробовала тайком почитать?

– Мама эти письма сжигала. И когда жгла, злобой исходила. Ненавистью. А иногда казалось, что она боялась его писем.

– Ну, может, хоть одно сохранилось? Мы бы папу твоего нашли. Он бы так обрадовался, узнав, какая умная и красивая у него дочка.

Я заплакала. Бабушка осталась в Мексике и здесь, в Соединённых Штатах я была с матерью, которую ненавидела, и братом, которого боялась. Деньги на переезд собрал брат. Он надолго исчезал из нашей деревни. Потом появлялся. Иногда с молодыми красивыми девушками. Каждый раз с новой, и каждый раз говорил, что это его невеста. Потом они уезжали в город. Обычно на 2—3 месяца. А возвращался он всегда с деньгами либо один, либо с новой «невестой».

Была ещё одна вещь, которую я не понимала. Мой брат ненавидел моего отца даже больше, чем мать. Называл его не иначе как «америкос» и запрещал бабушке даже вспоминать о нём.

Я работала с малых лет. Вот уж «кто» меня любил – так это работа. Улицы мела. В подъездах кондоминиумов убиралась. Булочки из пекарни клиентам в пять утра разносила.

– Ламентия, милая, но здесь, в Калифорнии, тебе стало легче жить?

– Труднее. Да, всё изменилось, когда мы приехали жить в Америку. Здесь я встретила тебя и Саният. И, к своему несчастью, поняла, что такое дружба и любовь.

– Но почему «к несчастью»? Я так и обидеться могу, – ничего не понимая, возразила Винсия.

– Всё просто. До этого я не знала, как сильно меня не любят. Почувствовав любовь, я поняла, что такое «абсолютная нелюбовь». Теперь, когда я встречаю любовь, то радоваться долго не умею. Потому что там же, где парит парашют любви, во мне всегда летает белый, намертво оторванный от цветка, лепесток «нелюбви».

– Слушай, Ламентия, ты так красиво и изящно говоришь! Ведь и правда, любить – это как на большом розовом парашюте в небе лететь. И дух захватывает, и сердце холодеет, и голова кружится от счастья. И всегда немного страшно: а вдруг счастье кончится, стоит на землю опуститься? А вдруг не удастся благополучно приземлиться?

– Ты тоже об этом думаешь? Хотя бы иногда?

– Конечно! Только вот выразить свои чувства так, как ты, не умею. У тебя писательский талант. Тебе надо записаться на курс «креативного, творческого письма».

– Уже записалась. А ещё не факультатив по русской поэзии. Мне Лермонтов очень нравится. Я думаю, что он был таким же несчастливым, а, может, и нелюбимым как я. Только в тысячу раз умнее.

– Ух ты! Будет о чём поговорить в нашей любимой комнате, дома у Саният. А я сейчас религиозные источники на трёх языках читаю.

– Это на факультативе по «Сравнительному Религиоведению»?

– Да. Так интересно! Коран читаю на арабском. Библию на латыни и английском. А Пятикнижье на иврите. Юмор в том, что ни на одном из этих языков я не говорю.

– А я никак не могу дописать сочинение-рассуждение о любви. По социологии. Ладно, пора взять себя в руки и закончить его. Я побегу в библиотеку. Увидимся у Саният.

– Слушай, Ламентия, пожалуйста, принеси своё эссе к Саният. Почитаем вместе. Поспорим.

– Я подумаю. Было бы что нести… Пока!

Глава 8. Четвёртый лепесток, парашют любви и мистер «очарование»

«День, когда я родилась, был влажным, серым и печальным. Так, во всяком случае, говорила моя бабушка. Над нашим посёлком висела мелкая сетка мокрой взвеси. Таких маленьких капелек, которым не хватает силы превратиться в дождь и упасть на землю, блаженно расползаясь лужами и ручейками. Таких робких и испуганных, что им не хватает смелости прицепиться к пузырькам воздуха, налиться светом и влагой и зашуметь весело и беззаботно, тарабаня по крышам, игольчато щекоча листья деревьев и нежно умывая цветы и травинки.

Я иногда думаю, что уныние, расползшееся по нашей деревне в тот день, умудрилось «пометить меня», прикоснувшись к сердцу своей вялой липкой рукой. С того самого момента, когда я осознала себя человеком, а было мне четыре года, я чувствовала, где во мне живут уныние и тоска. Сначала они были маленькими и трусливыми. Но я росла, и они росли вместе со мной. Они, правда, очень испугались и даже решили сбежать, когда я вступила в «Приговор Дружбы». Винсия и Саният так согревали меня своим сочувствием и пониманием, что, тусклые по своей природе тоска с унынием, хитро уползали в свои убежища и сидели там смирно. До поры до времени. Потом накидывались на меня с новой силой. Уныние гасило все яркие мысли и мечты. Оно исподтишка, коварно и незаметно растворяло их в скучной и промозглой влаге сомнения. А тоска любила подкрасться к сердцу и, привечая его притворной заботой, принималась за генеральную уборку. Она начисто выметала из него радость и надежду, а в освободившиеся уголки тут же просачивались печаль и безверие.

Но однажды всё изменилось. Мне было 14 лет, когда я встретила Его. Он был братом школьной знакомой, которой я помогала с испанским языком. Он был старше. Он был умнее. И он был счастливее меня по натуре. В его глазах всегда плясали искорки смеха, а лицо украшала неизменная дружелюбная улыбка. Лицо было неправильным, но притягивающим к себе взгляды всех девушек. Глаза, голубые, как не проснувшееся до конца небо, смотрели на собеседника с забавным интересом. Он как будто радовался каждому новому встречному, потому что каждый новый встречный обещал новые тайны, новые чувства и новый опыт. Было невозможно не улыбнуться ему в ответ. Было немыслимо не заговорить с ним после первого приветствия. Было неправильным не раскрыть ему душу. Было невообразимым не разрешить ему прикоснуться к себе. Поэтому я ему сдалась со всей мыслимой, вообразимой и возможной радостью. И была уверена, что это – правильно.

Я чувствовала себя нужной. Я думала о себе, как о ценности, которую открыл во мне Он. Я ходила в школу с глупейшим выражением «всемирного счастья и благоденствия» на лице. Я даже избегала встреч с подругами, боясь потерять хотя бы минуту из того времени, которое могла дать ему. Я продолжала работать в кафе три раза в неделю, но даже там всё изменилось. Потоки моей доброжелательности прямо-таки «дырявили» карманы посетителей, и они оставляли мне всё больше чаевых. Те, кто помоложе, неуклюже просили меня о свидании. Те, что постарше, обращались ко мне «дочка» и спрашивали, где меня так хорошо воспитали.

Но самое невероятное было впереди. Однажды Он заехал за мной домой. Мы собирались в кино. Моя привычно недовольная мамаша вышла меня проводить. Он стоял на крыльце, и, увидев её, заулыбался с таким искренним изумлением, так ловко поцеловал ей руку и смущённо заглянул в её глаза, что она выпрямилась, как на кастинге перед камерами и заворковала голосом весенней певчей птички. Вечером, когда я вернулась, мамаша даже буркнула о Нём пару одобрительных фраз.

Так я летала, парила, совершала самые рискованные пируэты на своём первом парашюте любви. Я не думала об искусстве приземления. Я не вспоминала о стропах безопасности. Я выбрала «не думать» об опасностях падения. Я просто многого не знала и не понимала в свои 14 лет.

Я не знала, что очаровательный мужчина очаровывает всех. Я не хотела думать о том, что очарование для всех означает отсутствие любви для одной. Я в упор отказывалась замечать, что Он назначает встречи всё реже. Я беспечно верила Ему, когда он исчезал на пару-тройку дней: работа есть работа.

Я так и не приземлилась. У меня даже не было шанса коснуться ногами твёрдой, пусть и недоброй, земли. Я просто упала в такое гнилое болото тоски, из которого до конца мне выбраться так и не удалось.

Часть I сочинения-рассуждения «О любви» ученицы 12 класса Ламентии С.